Семейная педагогика. Проф.Иван Ильин. О семье и воспитании. Основные задачи воспитания Ильин о воспитании детей

Иван Александрович Ильин, большую часть своей жизни проведший вдали от России - в эмиграции - все свои мысли и чаяния посвятил будущему своей родины. В его проектах устройства жизни в России после падения большевистского режима большое место занимают размышления о новой русской школе и о воспитании детей в целом. Сейчас, когда налаживается сотрудничество между Министерством образования и Русской Православной Церковью, необходимо обратиться к советам И.А.Ильина. Нам представляется, что они незаслуженно забыты. И во многом наши педагоги начинают приобщаться к православной педагогике вне контекста времени, - то есть пытаются восстановить опыт дореволюционной России, забывая о том, что мы живем совершенно в иных условиях.

А тот опыт, который нам предлагает Иван Александрович Ильин гораздо ближе нам, чем то, что предлагал, например, Ушинский или Рачинский и другие выдающиеся педагоги прошлого.

Ильин исходит из страшного опыта свободы, который получили люди в ХХ столетии. В наше время, в нравственном отношении еще более свободное, чем то, которое мы переживали в недалеком прошлом, этот опыт нельзя не учитывать. Дети не могут подчиняться беспрекословно тому или иному указанию, потому что им внушат, что они "обязаны поступать так, а не иначе, потому что их долг- святое послушание, и в этом - суть православия". Современный ребенок в лучшем случае внешне согласится с этим утверждением, даже научится "делать так приятно взрослым", а внутренне будет бунтовать, пока в подростковом возрасте этот бунт из внутреннего не превратится во внешний.

А в худшем случае, особенно у детей с сильным характером, постоянное давление над ними "нравственного императива" уже в младшем возрасте вызывает отторжение от Церкви, которая диктует бесконечные "нельзя" или "ты должен". Часто родители, для того, чтобы призвать свое чадо к послушанию пользуются наказаниями, даже превращают их в панацею от всех бед. У Ильина мы находим замечательное предостережение от бездумного использования такой формы воспитания. В его "Книге размышлений и упований" третья часть "Взгляд вдаль" посвящена воспитанию, а одну из глав он называет "Наказанное дитя". В ней мы находим предостережение для всех нас: "Наказание является сигналом тревоги для самих родителей о том, что у них есть такие промахи и ошибки, которые не должны иметь места... Воспитание наказанием - это несчастное воспитание, это постоянно тлеющая борьба, это тайная гражданская война в семье... Именно здесь следует искать первоосновы позднейшей революционности и анархизма, источник нигилизма и безбожия".

В книге "Путь к очевидности" немало страниц посвящено задачам воспитания. Обобщенно эти задачи формулируются так: "Чтобы ребенок получил доступ ко всем сферам духовного опыта; чтобы его духовное око открылось на все значительное и священное в жизни; чтобы его сердце, столь нежное и восприимчивое, научилось отзываться на всякое явление Божественного в мире и в людях".[1 ] То есть ребенку нужно помогать видеть Божие присутствие в мире, в жизни, а не "пичкать" его заученными книжными формулами, даже если это касается священных предметов. Вместе с ребенком нужно учиться замечать дыхание Духа Божия в природе, в произведениях истинного искусства, в сострадании и любви к твари, в человеческих отношениях.

Ильин говорит не о "православном воспитании" вообще, он говорит о воспитании верующего православного человека "последних времен", и тут у него появляется неожиданная, может быть, для некоторых благочестивых людей формула: "Надо воспитывать в душе ребенка будущего победителя , который умел бы внутренно уважать самого себя и утверждать свое духовное достоинство и свою свободу , - духовную личность , перед которой были бы бессильны все соблазны и искушения современного сатанизма".[2 ] То есть Ильин призывает к тому, чтобы не прятаться от жизни, а идти навстречу ей. Только до 5 или 6 лет ребенок должен воспитываться "в теплице", его нужно оберегать от всего, что может его испугать или надломить, или запачкать. Потом же, в школьный период жизни в детях нужно, прежде всего, воспитывать волю, мужество, умение искать и находить во всех явлениях жизни некий высший смысл. Незаменимая основа в этом деле, по мнению Ильина - знание своих предков, истории своего народа. "Из духа семьи и рода, из духовного и религиозно осмысленного приятия своих родителей и предков - родится и утверждается в человеке чувство собственного духовного достоинства , эта первая основа внутренней свободы, духовного характера, здоровой гражданственности".[3 ]

Но все это не значит, что из детей надо растить "идеологов Православия, Самодержавия и Народности", для детей вообще всякая идеологичность противна. Излюбленной мыслью Ильина, которая присутствует во многих его работах, была мысль о духовности инстинкта .

Он писал об этом в связи с тайной человека вообще, в книге же "Путь к очевидности" он пишет на эту тему, рассуждая о воспитании детей. Приведем большую цитату: "Кто желает воспитать ребенка, тот должен пробудить и укрепить в нем духовность его инстинкта . Если дух в глубине бессознательно будет пробужден и если инстинкт будет обрадован и осчастливлен этим пробуждением, то в жизни ребенка совершится важнейшее событие, и дитя справится со всеми затруднениями и соблазнами предстоящей жизни: ибо "ангел" будет бодрствовать в его душе и человек никогда не станет "волком". Но если в детстве это не состоится, то впоследствии всякие уговоры, доказательства и кары могут оказаться бессильными, ибо инстинкт со всеми его влечениями, страстями и пристрастиями не примет духа и не сроднится с ним: он не будет узнавать и признавать его, он будет видеть в нем врага и насильника, услышит одни запреты его и всегда будет готов восстать на него и осуществить свои желания. Это будет означать, что инстинкт утверждает в себе "волка"; он знать не знает "ангела" и отвечает на его появление недоверием, страхом и ненавистью".[4 ]

В книге "Взгляд вдаль" об этом же сказано одно фразой "нужно воспитывать в ребенке вкус к добру и любви". То есть открывать для ребенка радость от выбора добра и совершения поступков по любви, а не по неприязни. И при этом должен совершаться именно сознательный выбор, и воспитывать нужно в ребенке не "психологию раба", не того, у "кого хватает ума только для понимания чужих мыслей", а воспитывать свободного человека, который верует сознательно и поступает не бездумно, а отдавая себе и Богу отчет в том, что он делает. Коротко это можно обозначить словом - ответственность.

Ильин, философски осмысливая произошедший в России революционный кризис, считал, что назрел он в результате того, что были упущены эти правильные основы воспитания: духовность открывалась и прививалась детям не на уровне инстинкта, а на уровне идеологии. И, писал он, "грядущая культура должна понять эту ошибку и обновить свое педагогическое искусство", если же этого не произойдет, то все духовные ценности будут для ребенка только навязываемыми извне. И, неизбежно, в период созревания, в подростковом возрасте и в юности он начнет бунтовать против них.

Приведем еще одну пространную цитату из книги "Путь к очевидности": "Воспитание человека начинается с его инстинктивных корней. Оно не должно сводиться к разглагольствованию или проповеди; оно должно сообщить ребенку новый способ жизни основная задача не в наполнении памяти и не в образовании "интеллекта", а в зажигании сердца"... Каждый должен найти свою собственную дверь , ведущую в царство Духа; каждый должен найти ее сам и самостоятельно переступить через ее порог. И чрезвычайно важно, чтобы этот шаг был сделан в самом раннем детстве".[5 ] Практический прием тут может быть такой - нужно учить детей правильно ставить вопросы. Нужно никогда не останавливать жизнь, а быть человеком вопрошающим: "Жить - значит спрашивать, - пишет Ильин, - Мы спрашиваем от несчастья, мы вопрошаем о счастье; от немощи вопрошаем о здоровье, от мрака - о свете, от сомнений - об очевидности, от страха - о защите. Мы спрашиваем потому что без ответа жить не можем . Так что истинный вопрос - это борьба, зов, и просьба " [6 ]. И нужно не пугаться тех вопросов, которые задают дети относительно нашей веры, а радоваться, что они умеют думать, что они хотят для себя уяснить то, чему их поучают, на свой язык перевести то, что может быть слишком занудным языком преподают им взрослые.

У Ильина в "Пути к очевидности" мы найдем и конкретные рекомендации, относительно разных периодов детского возраста - какими способами можно пробуждать духовный инстинкт: в младенчестве это материнская любовь и ласка, в трехлетнем возрасте это особое внимание к природе, в пять-шесть лет это восхищение перед геройскими поступками, а дальше это умение чуять реальность чужого страдания и учиться вчувствоваться в него, чтобы жалеть и помогать и идти на деятельную помощь. И одновременно, во всех школьных возрастах нужно укреплять в ребенке волю к совершенству.

Размышления Ильина о духовности инстинкта как нельзя более злободневны. Большинство взрослых людей, которые пришли к вере в сознательном возрасте и восприняли духовную жизнь, как то, что противостоит жизни естественной (для них духовная жизнь это прежде всего закон, которому нужно следовать, ломая себя, борясь со всем тем греховным грузом, который был накоплен за всю предыдущую жизнь) так же пытаются воспитывать и своих детей. Вера преподносится детям уже в самом раннем возрасте, как система запретов, все, что мы проповедуем своим детям, как "нравственное богословие" можно выразить одним словом, написанном огромными буквами - НЕЛЬЗЯ!

Прислушаемся же к определению Ильина: "Дух есть высшее естество инстинкта, а инстинкт есть элементарная, но органически целесообразная сила самого духа. Дух человека призван к живому творчеству; он должен будить, побуждать и вести человеческий инстинкт... Ибо человеческий дух есть дух инстинкта; а человеческий инстинкт есть инстинкт духа".
И заканчивает Ильин эту формулировку можно сказать апокалипсическим предупреждением: "Поймут ли люди этот закон, примут ли эту истину и пойдут ли по этому пути. От этого зависит все будущее нашей культуры".[7 ] Но, думаю, что вы согласитесь с тем, что для того, чтобы понять это, для того, чтобы воспитывать детей в таком творческом духе, нужно самому педагогу быть цельным человеком, нужно быть духовно горячим человеком, ищущим, развивающимся, нестоящим на месте. Детей по-настоящему увлечь, зажечь в них интерес к духовным вещам может только человек, который сам старается постоянно духовно осмыслять все происходящее вокруг, быть "свежим человеком", не превратившим свое православие у теплое и уютное болото, а помнящим другой образ - хождение по водам. И не при помощи цитат и чужого опыта, делающего этот образ свои духовным достоянием. Тут уже нужно говорить не только о воспитании детей и самовоспитании учителя, но и об образовании.

На страницах книг Ильина мы найдем размышления о том, какой должна быть система образования в постбольшевисткой России. Ильин отмечает, что одним из "самых тяжелых и опасных наследий революции в России" была утрата настоящего уровня образования. И задачей верующих русских людей является не только воспитание детей в православном духе, но и возращение должного уровня образования в школы, в высшие учебные заведения. В главе из книги "Путь к очевидности" - "Борьба за Академию" Ильин так формулирует образовательные задачи школы: "Понимание должно стать активным размышлением, горизонт ребенка год от года должен становиться все шире, память должна укрепляться и обогащаться... Преподаватель должен сообщать ученикам правила и приемы мышления, упражнять их в применении этих правил, исправлять их ошибки и давать им указания... Талантливый преподаватель постарается разжечь в своих учениках жажду познания; он вложит в преподавание столько искреннего огня, что ученики, сами того не замечая, начнут жить активной силой суждения, - слагать свои собственные вкусы, воззрения и убеждения; а главное - укреплять и применять духовность своего инстинкта".[8 ] И чем больше растет и развивается ребенок, тем больше нужно заботиться о том, чтобы он учился самостоятельно мыслить, "углублять силу суждения, воспринимать и исследовать предмет". А высшая школа по мысли Ильина "должна сообщать человеку искусство ответственного , одинокого мышления, - искусство мыслить из самого предмета , силу целостного созерцания (интуиции) и строгого аналитического наблюдения (дедукции)".[9 ]

Всегда, когда речь идет об образовании, Ильин имеет в виду необходимость поиска не придуманной, а настоящей гармонии между знанием и верой. И подчеркивает, что вера касается, прежде всего, области воли, волевых решений человека, а знание должно поддерживать и помогать этим волевым решениям, но это не значит, что оно должно быть догматичным, раз и навсегда данным. Живая вера по мысли Ильина может и должна питаться живым, творческим, всегда ищущим знанием. Знание должно быть постоянной "борьбой за истину", борьбой, которая осуществляется в условиях каждой эпохи по-разному. Но для всех эпох справедливо одно определение Ильина - "совестное познание" - что означает приобретение смирения, которое присуще всякому настоящему ученому.

Таков один из самых замечательных парадоксов Ильина: чем выше, глубже познание, образованность, тем подлиннее смирение. "Настоящий академик знает свои пределы и пределы своего знания; и потому он не бывает заносчив и не страдает гордостью. Умный академик прекрасно знает, где начинается его "глупость", и никогда не считает себя умнейшим из людей. Он чувствует в себе вечного студента, который всегда будет знать недостаточно и которому только дано счастье расшифровать Богом созданный мир, как некий Божий иероглиф, - пребывая всегда в борьбе и не надеясь исчерпать свой предмет".[10 ]

Таким образом, не бояться нам нужно образованности (как мы это наблюдаем у многих современных неофитов), а бояться полуобразованности, невежества, подчас агрессивного и духоубийственного.
Я только тезисно наметила основные идеи И.А.Ильина, касающиеся воспитания и образования. В его работах мы можем найти и практические материалы - можно сказать целые спецкурсы по истории мировой и особенно русской культуры, очерки по православной психологии, которые вполне применимы к использованию в решении педагогических вопросов. Мы бы советовали каждому православному учителю самостоятельно обратиться к трудам великого русского философа - в них он найдет удивительно гармоничное сочетание святоотеческого, евангельского основания мировоззрения с разрешением проблем современности, и разрешения не отвлеченного, а практического.

СНОСКИ :
1. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1998. С. 196.
2. Там же. С. 198.
3. Там же. С. 208.
4. Там же. С. 698.
5. Там же. С. 699-700.
6. Ильин И.А. Взгляд вдаль // Собр. соч. Т. 8. С. 416.
7. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1998. С. 706.
8. Там же. С. 753.
9. Там же. С. 754.
10. Там же. С. 757.

Духовная предметность души является, как сказано, выходом из безразличия и своекорыстия. Но этим преодолением, которое имеет лишь отрицательное, а не Положительное значение, предметность не определяется и не исчерпывается. По существу же идея предметной жизни и предметного человека может быть описана так.

Преодолев свое безразличие, человек должен найти себе настоящее и достойное содержание жизни. Он должен цельно полюбить нечто такое, что на самом деле заслуживает цельной любви и преданного служения. Это значит, что настоящая предметность имеет два измерения: субъективно личное и объективно ценностное. Первое измерение, субъективно личное, определяет, действительно ли я предан моей жизненной цели, искренен ли я в этой преданности, целен ли я в этой искренности и, наконец, действую ли я согласно этой преданности, искренности и цельности. Второе измерение, объективно ценностное, определяет, не ошибся ли я в выборе моей жизненной цели, действительно ли мой «предмет» Предметен, действительно ли моя цель священна и правда ли ею стоит жить и за нее стоит бороться и, может быть, умереть. Ибо в жизни возможны разные пути и перепутья.

Так, возможно, что человек субъективно «предметен», а объективно нет. Это значит, что он страстно, искренно и деятельно предан ошибке, напр., какому-нибудь вредному, обольстительному учению, ложной политической цели, нелепой и лукавой вере... Тогда возникает страстное и искреннее кипение в пустоте или соблазне. Но возможно и обратное, - когда человек высказывается в пользу верной цели, которою действительно стоит жить и за которую стоит бороться до смерти, но сам он относится к ней холодно, не имея для нее ни любви, ни жертвенности, ни борьбы. Тогда возникает верная формула Предмета, не больше, а, может быть, еще и аффектированная декламация о Предмете, верная по содержанию, но фальшивая по чувству и скользко-предательская в жизни. В-третьих, возможно и такое положение дела, при котором субъективно-холодный человек холодно разговаривает о Предметно неверных или соблазнительных целях жизни. Однако верна и духовно значительна четвертая возможность, когда человек искренно, цельно и деятельно предан Предметной цели, т.е. делу Божьему на земле, например, церкви, науке, искусству, духовному воспитанию своего народа, организации справедливой жизни, спасению своей родины, выработке свободного и справедливого права. И эта возможность есть единственно верная.

Тогда душою человека владеет двойная или подлинная Предметность. Она захватывает его душу, осмысливает его жизнь, делает его цельным и огненным и придает его жизни религиозный смысл даже и тогда, когда он сам себя не считает ни верующим, ни церковным, ибо сокровенная религиозность глубже явной и незримая церковь обширнее зримой. Такой человек переживает свой Предмет - сразу - как далекую цель, как объективное-будущее-желанное событие и в то же время - как близкую реальность, как вдохновляющую его силу, как подлинную ткань бытия, которая захватывает и его личные силы. Настоящий человек ищет в своей жизни прежде всего - Предметности, т. е. Дела Божьего на земле, он углубляет до него каждую жизненную задачу, каждое жизненное отношение, он освещает из него все дела, исходит из него, как из задания, и восходит к нему, как к цели.

Все это придает ему особый дух - дух искания, ответственности и служения, без которого человек остается обывателем или карьеристом, слугою своих страстей или медиумом чужих влияний, а может быть, и хуже - лисой, хамелеоном и предателем. По духу искания, ответственности и служения предметные люди легко и быстро узнают друг друга, и тот, кто раз приобщился ему, быстро научивается без ошибки узнавать его: он узнает его и у Конфуция, и у Сократа, и у Марка Аврелия, и у Вильгельма Оранского, и у Карлейля; а у нас в России - он узнает его и в православном старце, и в Петре Великом, и в Суворове, и у праведников Лескова и будет прав, ибо этот дух действительно создавал и строил Россию. И вот каждое такое открытие, каждое такое знакомство будет ему духовной радостью и будет вызывать в нем желание - включить узнанное в свою жизнь, а если это живой человек, то связаться с ним крепко и надолго полнотою доверия и братским сотрудничеством. Предметные люди - братья перед лицом Божиим; они суть как бы живые нити Божией ткани на земле; или - живые струи Его потока; граждане Его медленно возрастающего Царства. И именно этим объясняется присущее им стремление - пробудить в других чувство Предметности, сознание Предмета, искание Предметности, чувство предметной ответственности.

Вот почему Предметность можно было бы описать, как включение себя в Дело Божие на земле, или как вплетение себя в Его ткань, или как вхождение в Его поток, как отождествление своего дела с Его Делом, своего успеха с Его успехом, своей силы с Его силою. И этому соответствует измерение его мерилами и его успехами - своей жизни, своей ответственности, своих решений, своей правоты, своей удачи и победы. Ткань этого Дела реально присутствует во всем: в природе и в человеке; в самом человеке (в теле, в душе и в духе) и в его культуре; в индивидуальной жизни и в народной жизни; в семье и в воспитании; в церкви и в вере; в труде и в хозяйстве; в праве и в государстве; в науке и в искусстве; в деяниях воина и в деяниях монаха. Надо научиться воспринимать ее, видеть ее, радоваться ей, пребывать в ней и служить ей. И воспитание человека тем лучше и глубже, чем больше оно сообщает ему это умение.

Можно было бы сказать, что Предметность есть единый и общий источник всех благих побуждений человека, ибо все они определяются словами «хочу Божьего Дела» и «служу Божьему Делу». Все благие дела и побуждения человека суть видоизменения Предметности; и любовно-творческое отношение к природе, и самовоспитание, и строительство семьи, и дружба двух людей, и хозяйственное вдохновение, и чувство ответственности и вины, и социальное чувство, и правосознание, и верный патриотизм, и совестный акт, и научная совесть, и художественное созерцание, и молитва, и церковное сознание - все это разновидности «божеского» подхода к Божьему Делу на земле. Это есть то, в чем нуждается всегда все человечество, но чего ищут и чем владеют только лучшие люди. Все великие религии хотели и доныне хотят этого; все монашеские ордена, все организации братства, чести и служения (начиная от университета и кончая армией), все они ищут именно Предметности в своей сфере. И духовный уровень каждого такого человеческого союза определяется именно тем, поставлены ли в нем на должную высоту - воля к Предметности и организация Предметности. Ибо есть своя особая Предметность в церкви, и своя особая Предметность в науке и преподавании, и своя Предметность в суде и управлении, своя Предметность в искусстве, своя Предметность в армии. И все это, что называется в жизни - лицеприятием, непотизмом, святокупством, взяткою, криводушием, гражданскою трусостью, политической продажностью, завистью, лестью, предательством, бесчестием, карьеризмом, лукавством, интригою или же, выражаясь русскими летописными словами, - «кривдою» и «воровством» - все это, что разлагает нравы и создает растленную культуру и больную государственность, сводится к отсутствию Предметности в душе и в жизни. Но надо сказать и обратное: нет более крепкого и плодотворного единения на земле, как единение людей в духовной Предметности - в совместной молитве, в духовной близости брака и дружбы, в настоящем академическом сотрудничестве, в воинском братстве единой армии, в предметно-политическом единочувствии, в патриотическом подъеме.

Православное понимание педагогического процесса и особое значение патриотической деятельности в деле воспитания наиболее четко представлено в трудах русского философа И. А. Ильина. И. А. Ильин – русский религиозный философ – является одним из наиболее ярких мыслителей-эмигрантов «первой волны». Ильиным сочинена педагогическая система воспитания и развития личности, основанная на сочетании морально-нравственных установок православия с гуманистическими национальными ценностями. Русским философом предложен путь выхода из духовного и религиозного кризиса, охватившего человечество в нач. XX в., - путь духовного обновления на уровне отдельной личности и общества в целом. Выдвинутая Ильиным концепция воспитания «духовно-зрячего» человека, ориентированного на вечные основы духовного бытия, востребована и поныне. Ильин рассматривал педагогический процесс особой частью общего социального процесса, обладающей собственными закономерностями. Главными слагаемыми педагогического процесса являются семья, школа и церковь. Поэтому задачи семьи, школы и Церкви он не отделяет и от проблем общественно-культурного развития.

Христианский праксис и национальная идеология играют центрирующую роль в продолжительном воспитательном процессе; заметим, как с малых лет через институты церкви и семьи человек облекается множеством христианствующих принципов и этических норм. В утрате вовлеченности в духовную жизнь И. А. Ильин видел причины кризиса всей гуманистической культуры в целом. Безрелигиозный гуманизм, не желающий религиозного обоснования, и не нуждающийся в нем, ищет своей опоры в «естественном благородстве» человеческой души. Религиозная природа педагогического вдохновения не вмещается в систему философских идей нашего времени, - этим и создается тот внутренний тупик, в котором находится современная педагогика. Казалось бы, и секулярная, и православная мировоззренческие системы желают воспитать человека для жизни. Вот только само слово «жизнь» в христианском смысле довольно широкое. Тема о человеке оказывается шире и глубже, сложнее и запутаннее, чем ее знает современное воспитание.

Небезызвестно, что русский мыслитель, первоначально ориентировавшийся на западную либеральную философскую традицию, трактовавший христианство с точки зрения секулярных ценностей, связав себя с западноевропейским мышлением либерализма, в дальнейшем превратился в ярого проповедника национально-монархического и почвеннического консерватизма, стал истовым адептом религиозно-философских основ Православия.

В позднем Ильине переплетаются две доктрины, определившие его философско-педагогическую систему: русский космизм, соединенный с Православием и общечеловеческой культурой, и здравый смысл проникновения в потаённый мир ребенка, отца, матери с их инстинктами, глубинным подсознанием, живой потребностью любить и преобразовывать этот мир. Его педагогика гуманистична, народна и государственна в лучшем смысле этих слов. Ильин выступает как вдохновенный пророк, возвещающий о выходе отечества из социального кризиса. Ильин анализирует глобальные механизмы переустройства и обустройства общества, с преодолением социальных кошмаров (тоталитаризм, демократическая диктатура, национал-патриотизм, коммунизм).

Основными философско-педагогическими категориями в воззрениях И. А. Ильина являются: «духовность», «религиозность», «патриотизм», «вера», «свобода», «совесть», «любовь», «сердечное созерцание», «добро», «зло», «очевидность», «предмет», «предметность», «самовоспитание», «взаимовоспитание». Верховенствующим принципом системы И. А. Ильина являлась «духовность». Таковую И. А. Ильин определял как внутреннюю «направленность» человека, придающую человеческой жизни и культуре высшую ценность. Необходимым условием формирования духовности ученый считал обращение человека не только к внешнему, чувственно-материальному, но и к своему внутреннему опыту.

По И. А. Ильину, духовное преобразование зиждется на комплексных педагогических процессах. Люди перманентно вступают в процесс «взаимовоспитания» (категория педагогико-философской системы И. А. Ильина) посредством любого, даже минимального проявления: реакция и интонация, просьба и требование, общение и бойкот. Люди воспитывают друг друга не только своими поступками, но и вялым, безвольным уклонением от поступка. Внешние условия воспитания души требуют интенсивной душевной самоотдачи, дабы человек имел необходимость в нравственном самосовершенствовании: «воспитание (или соответственно – перевоспитание) требует времени, духовной культуры, педагогического разумения и опыта”.

И. А. Ильин подчеркивает «корневую», то есть национальную, компоненту воспитания; педагогический процесс не ограничивается апеллированием к абстрактной нравственности, но претендует на построение нового способа жизни. Воспитание не интеллект обязано «образовывать», но зажечь сердце. Приоритетной задачей педагога становятся его усилия проникнуть во внутренний мир ребенка, поддержать благородные силы, пробудить духовность. И. А. Ильин «одухотворяет», по-настоящему христианизирует некоторые элементы психоаналитической доктрины, свидетельствуя, что в глубинах подсознательного существует «священное место», где обитает «духовное начало инстинкта». В детстве душа еще не обросла жесткой коркой; защитная оболочка ее еще чувствительна. С точки зрения христианской педагогики крайне важно, чтобы пробуждающиеся впечатления носили «добрый и духовный» оттенок, чтобы они будили в душе малыша дремлющий в нем дух.

Отсюда вызревает основная педагогическая цель главная по И. А. Ильину – зажечь детскую душу «лучом Божественного света», чтобы она очнулась от блаженного сна ночи навстречу благословенному дню. Как можно раньше необходимо приобщить ребенка к этому «Божественному счастью» на земле, пока ему еще неведомы ни горечь жизни, ни боль его души, пока ребенок полон «естественной доверчивости» к миру и пока радость в нем бьет ключом. Пусть несовершеннолетний идет навстречу своей совести, научится постоянно откликаться на ее зов. «А для этого надо как можно раньше раскалить в нем уголь духа: радость от всего Божественного, волю к совершенству, вкус к добру и любви».

Особое внимание И. А. Ильин уделяет религиозному воспитанию. Религиозность им рассматривается как «целостность души». В религиозности заключена потенция делать человека целокупным, «тотальным». И. А. Ильин артикулирует тотальность инстинктов, души и духа, отдельных влечений и жизненных установок в целом. Человек поистине религиозен лишь в тот момент, когда он достигает в себе «духовной монолитности», и, пронизанный благодатным лучом, становится цельным. Религиозная жизнь суть бытие – целостное, нравственное, творческое. Ото лжи и неправды религиозный человек доподлинно отчужден. Религиозного человека легко узнать по тому свету, который исходит из него – тихий, умиротворяющий душу покоем. В дальнейшем многие современные богословы акцентировали свое внимание на спокойствии и умиротворенности истинной религиозности.

Таким образом, характерной чертой философско-педагогических воззрений И. А. Ильина является признание решающего значения религии в процессе духовно-нравственного развития личности. Философско-педагогический потенциал религии И. А. Ильин связывал с ее способностью оказывать существенное влияние на развитие и саморазвитие личности. Проблемы духовного самосовершенствования личности ученый рассматривал с позиций разработанного им учения о личном духовном состоянии и «духовном делании» человека - «пневматической актологии». В духовном и религиозном обновлении на уровне каждого отдельного человека на базе вечных основ духовного бытия И. А. Ильин видел путь спасения и возрождения России. К числу этих основ он относил и принцип нации и любви к ней, то есть патриотизм.

Человеческую личность Ильин рассматривает как вместилище духовного, и прежде всего религиозного, опыта, поэтому и обновление человека нужно начинать, полагает он, не с коренной ломки социальных условий существования, но с обновления его души и воли. С формирования у него чувства любви к родине, патриотизма и национальной гордости. Без любви к родине, считал И. А. Ильин, нет духовно-почвенного, к творчеству призванного, человека: «я формулировал вкратце мою идею… о воспитании в русском народе на древних, здоровых, национальных основах духовного характера». Русский мыслитель возвещал патриотический принципы: «главное: воспитывать в народе новый русский духовный характер» . Конечно, идея эта далеко не нова. Впервые «принцип патриотичности» (то есть педагогическое соответствие этническим особенностям) последовательно развивает знаменитый православный педагог К. Д. Ушинский. Этнической составляющей этого принципа в контексте истории России естественно является православная религиозность. В родной культуре находили основу содержания образования. В народном творчестве видели педагогический гений народа, который уже создал это великое содержание, соответствующее детской природе, и нам остается только использовать это великое достояние. Православие и родной язык есть те последние вещи, потеряв которые народ перестает быть народом и погибает.

В свою очередь И. А. Ильин считал главной целью национального воспитания формирование «русскости» у подрастающего поколения на основе первичных (сердце, созерцание, свобода, совесть) и вторичных (воля, мысль, форма, организация) сил русской души и русской культуры. К числу основных факторов национального воспитания русский мыслитель относил язык, песню, молитву, сказку, жития святых и героев, поэзию, историю, армию, территорию, хозяйство. Особое внимание И. А. Ильин уделял изучению родного языка, считая его наиболее важным элементом духовного воспитания, полагая при этом, что слишком раннее обучение иностранному языку окажет негативное влияние на формирование патриотического чувства ребенка. И. А. Ильин подчеркивал воспитательную роль русских песен и в особенности хорового пения в процессе национализации жизни ребенка. В молитве, а также в чтении Жития Святых и героев, И. А. Ильин видел источник духовной гармонии, духовной силы и русской самобытности, считал необходимым приучить ребенка к чтению, заучиванию наизусть и осмысленной декламации русской поэзии. И. А. Ильин указывал на плодотворное влияние всех видов национального искусства (живопись, архитектура, музыка, скульптура, театр, танец) на процесс формирования национального характера, призывая к сохранению самобытности русского искусства.

И. А. Ильин рассмотрел проблемы национального образования и воспитания в неразрывной связи с духовно-нравственным и религиозным осмыслением понятий родина, патриотизм, национализм. При этом понятие «национализм» у И. А. Ильина отличается от общепризнанного негативного и практически тождественно понятию «патриотизм». Аксиологической основой системы национального образования и воспитания у И. А. Ильина явились религиозно-нравственные традиции православия. Ученый раскрыл проблемы национального воспитания, основываясь на равноправном диалоге национальных и общечеловеческих ценностей.

По И. А. Ильину, основной реальной формой целостного духовного единения людей оказывается их национальная духовная культура, находящая выражение в понятиях родины и государства. «Государство определяется именно тем, что оно есть положительно-правовая форма родины, а родина есть его творческое, духовное содержание». Государство соотносится с национальной духовной культурой, родиной точно так же, как позитивное право соотносится с правом естественным. Здесь особенно явно проступают ранние юридические и философские предпочтения И. А. Ильина: рельефно выглядят заимствования из гегелевского идеализма с его представлением о государстве как высшем выражением объективного Духа. Иногда Ильин почти буквально повторяет концепты великого немца; к примеру: «Созидая и организуя жизнь национального духа, каждое государство является органом единой для всего мира вселенской духовной жизни» .

Как бы ни явственны были разнообразные влияния на концепцию И. А. Ильина, русский мыслитель следовал четкому и последовательному плану во все периоды своего творческого бытия; это – разработка национальной, религиозной и государственной идеи – идеи «великодержавной России, воздвигнутой на основах подлинно христианской, волевой и благородной государственности», идеи «Богу служащей, и потому священной родины» . В защите этой идеи, во многом напоминающей теократический идеал средневекового католицизма, Ильин видел, к примеру, главную задачу белого движения.

Послереволюционная Россия, по И. А. Ильину, будет нуждаться в «новом, предметном питании русского духовного характера», не просто в «образовании» (ныне обозначаемом в Советии пошлым и постылым словом «учеба»), ибо образование, само по себе, есть дело «памяти, смекалки и практических умений в отрыве от духа, совести, веры и характера». И. А. Ильин доказывал, что изобилие и благоденствие людей зависят не от «производительных сил и производственных отношений», а от того, насколько эта сила самоопределения преодолевает лживость и бесчестие, карьеризм и бездуховность, насколько она способна к самоотречению, к утверждению высших человеческих идеалов, насколько способна объединить граждан своего Отечества. На исходе творческой карьеры И. А. Ильин формулировал следующий духовный завет: «Россия выйдет из того кризиса, в котором она находится, и возродится к новому творчеству и новому расцвету – через сочетание и примирение трех основ, трех законов духа: свободы, любви и предметности. Вся современная культура сорвалась на том, что не сумела сочетать эти основы» . Не касаясь вопроса о том, насколько исторически оправдана такая модель будущего российской государственности, нельзя не указать на ее откровенно религиозно-консервативный характер.

Православную семью считали одним из главных «островков православной культуры», в котором люди связаны между собой всей совокупностью отношений и потому с большим успехом могут совместно противостоять духу века сего. Так и Ильин, первым естественным и священным союзом считал семью, основанную на любви, вере и свободе. Этот союз призван научить первым совестным движениям сердца и поднять человека к дальнейшим формам духовного единения – родине, нации, государству. Ильин в качестве важнейшей социальной ячейки всего сложного общественного организма – семью. Именно через них постигаются и усваиваются все остальные истоки духовной жизни. Многие катаклизмы и этническая деградация, по мнению И. А. Ильина, возникают из духовно-религиозных кризисов, которые выражаются, прежде всего, в разложении семьи . Семья поддерживает традиционалистскую функцию, являясь передатчиком духовно-религиозной традиции, из которой возникает и утверждается культура народа с ее благоговейным почитанием предков, с ее национальными обычаями. Духовно пробудить ребенка – первостепенная родительская задача. Семья, по И. А. Ильину, призвана поддерживать и передавать из поколения в поколение некую духовно-религиозную традицию. Из этой национальной, отечественной традиции возникает и утверждается культура священного очага – культура народа с её благоговейным почитанием предков, с «её идеей священной межи, огораживающей могилы предков», с её национальными обрядами и обычаями.

Семья есть школа свободы, школа здорового правосознания. Здоровая семья будет органическим, природным, естественным единством - по крови, по духу и по имуществу. Единение членов семьи как раз и возникает в процессе труда, в процессе хозяйствования, дисциплины и жертв. Ребенок приучается пробивать себе дорогу в жизни при помощи собственной инициативы, социальной взаимопомощи, семейной солидарности, частной собственности как высшей целесообразности. А умение подчинять начала частной собственности социально-творческой духовной задаче есть то самое искусство, вне которого не может быть разрешён социальный вопрос. Вот почему с малых лет надо включать ребенка в процесс решения хозяйственно-бытовых задач, в процесс самообеспечения, возможных заработков, создающих предпосылки для приобщения детей к духовному опыту через конкретную предметность.

Воспитание, школа, семья воспроизводят в своей реальности те формы жизни, которые властвуют, доминируют в обществе: Какова демократия в обществе (внешняя свобода), таковы и способы преодоления или, точнее, развития авторитарности в семейном и общественном воспитании. Если в настоящее время в нашей стране зафиксировано около двухсот тысяч преступных группировок, если этими группировками практически контролируются все финансовые и производственные структуры, если рэкет, заказные убийства, шантажи, ограбления и воровство становятся главными способами добывания денег, то этот насильственный мир так или иначе воссоздается на разностороннем воспитательном пространстве. Именно в недрах семьи и школы идет подготовка (выращивание) нового, "улучшенного" поколения творцов безнаказанных, государственно и социально санкционированных форм вседозволенности. Поэтому надо и начинать социальные преобразования с семейного и общественного воспитания, когда воспитание внутренней свободы молодых людей идет рядом с развитием истинной демократии. Ильин исходит из такой зависимости обстоятельств и личности: «Если внешняя свобода устраняет насильственное вмешательство других людей в духовную жизнь человека, то внутренняя свобода обращает свои требования не к другим людям, а к самому себе - вот уже внешне не стесненному - человеку. Свобода уже по своему существу есть именно духовная свобода, т. е. свобода духа, а не тела и не души... дух есть сила самоопределения к лучшему» .

В стеснениях и ограничениях нуждается не свобода духа, а бездуховность, т. е. такая освобождённость от духа, которая неизбежно переходит во вседозволенность. Именно поэтому дети не могут быть оставлены на произвол "внешней" и отрицательной свободы, они должны быть подготовлены к освоению внутренней духовной свободы. И дело состоит не в том, чтобы оставить их в покое и не вторгаться в их мир, а в том, чтобы пробудить в них жажду духовной жизни. "Духовная свобода ребенка, - пишет Ильин, - совсем не состоит в том, чтобы он приобрел внутреннюю способность - достойно пользоваться свободой и духовно заполнять свою внешнюю "невынужденность" и "незапуганность". Внешняя свобода необходима для внутреннего самоосвобождения; она священна только как верный залог внутренней свободы...» .

Опора на русскую национальную идею как основу образования и воспитания человека – это то, что в какой-то мере отличает мысли Ильина от концепций представителей русской педагогической антропологии второй половины XIX – первой четверти XX века, хотя при этом остается то, что роднит с ними, особенно с христианско-антропологическим направлением русской педагогической антропологии как основой православной педагогики. Это единая фундаментальная идея, заключающаяся в том, что воспитание человека должно базироваться на содействии становлению православно мыслящей (в широком значении этого слова) духовности. Цель жизни человека при этом совпадает с целью существования мироздания, с целью воспитания и образования – совершенствованием себя в направлении соединения с высшим началом, и только в этом направлении человек способен преобразовать мир на основах добра и любви.

Иерей Максим Мищенко

1. Азаров Ю. Педагогика И. А. Ильина. // Воспитание школьников. 2000. №10. С. 42 – 43.
2. Ильин И. А. Собрание сочинений в 10 т. - Т. 4. – М.: Русская книга, 1993. С. 453.
3. И. А. Ильин. Pro et contra (Русский Путь). 2004. С. 189.
4. Ильин И. А. Собрание сочинений в 10 т. – М.: Русская книга, 1993. Т. 8, с. 414.
5. См.: Васильев В. А. И. А. Ильин о добродетелях, пороках и сопротивлении злу. – СГЗ. – 2005. – № 1.
6. И. А. Ильин. Pro et contra (Русский Путь). 2004. С. 90.
7. И. А. Ильин. Pro et contra (РусскийПуть). 2004. С. 158.
8. Ильин И. А. О сущности правосознания. – Мюнхен, 1956. С. 92.
9. Ильин И. А. О сущности правосознания. – Мюнхен, 1956. С. 105.
10. См.: Русский колокол. 1927. №1. С. 2 (редакционная статья).
11. См.: Ильин И. А. Собрание сочинений в десяти томах. – М.: Русская книга, 1993. Т. 2. Кн. 2.
12. Ильин И. А. Наши задачи. - М., 1954, т. 2, с. 114.
13. Кураев В. И. Философ волевой идеи. //
14. Ильин И. О семье. // В Доме Отца Моего. – М., 2001. С. 39 – 41.
15. Азаров Ю. Педагогика И.А.Ильина. // Воспитание школьников. 2000. №10. С. 42 – 43.
16. Ильин И.А. Собрание сочинений в десяти томах. – М.: Русская книга, 1993. с. 94-95
17. Ильин И.А. Собрание сочинений в десяти томах. – М.: Русская книга, 1993. т. 1. с. 103.

Все то, что мы доселе установили о духовно-здоровой семье, как бы предрешает вопрос об основных задачах воспитания.

Можно было бы просто сказать, что все воспитание ребенка или, во всяком случае, его основная задача состоит в том, чтобы ребенок получил доступ ко всем сферам духовного опыта; чтобы его духовное око открылось на все значительное и священное в жизни; чтобы его сердце, столь нежное и восприимчивое, научилось отзываться на всякое явление Божественного в мире и в людях. Надо как бы повести или сводить душу ребенка во все “места”, где можно найти и пережить нечто божественное ; постепенно все должно стать ей доступным - и природа во всей ее красоте, в ее величии и таинственной внутренней целесообразности, и та чудесная глубина, и та благородная радость, которую дает нам истинное искусство, и неподдельное сочувствие всему страдающему, и действенная любовь к ближнему, и блаженная сила совестного акта, и мужество национального героя, и творческая жизнь национального гения, с его одинокой борьбой и жертвенной ответственностью, и, главное: непосредственное молитвенное обращение к Богу, который и слышит, и любит, и помогает. Надо, чтобы ребенок получил доступ всюду, где Дух Божий дышит, зовет и раскрывается - как в самом человеке, так и в окружающем его мире...

Кругом обставшие меня
Всегда безмолвные предметы,
Лучами тайного огня
Вы осиянны и согреты...

Как бы странно и сомнительно ни прозвучало это указание для педагогически неискушенного человека, но по существу оно остается непоколебимым: самое большое значение имеют первые пять-шесть лет детской жизни; а в следующее за ним десятилетие (с шестого по шестнадцатый год жизни) многое, слишком многое, завершается в человеке чуть ли не на всю жизнь. В первые годы детской жизни душа ребенка так нежна, так впечатлительна и беспомощна... Он как бы плывет в потоке наивной, непосредственной доверчивости и некоего как бы предмирного “всесмешения”: “свет и тьма”, “твердь и вода” еще не отделены друг от друга; и свод, имеющий потом отделить дневное сознание от нашей бессознательной сферы, еще не создался в процессе вытеснения. Этот свод, который будет потом всю жизнь обуздывать кипение страстей и замыкать томление аффектов, подчиняя их творческой жизненной целесообразности, находится еще в стадии возникновения. В этот период жизни - впечатлениям открыта последняя глубина души; она вся всему доступна и не защищена никакой защитной броней; все может стать или уже становится ее судьбой, все может повредить ребенку или, как говорит народ, испортить ребенка. И действительно, все вредное, дурное, злобное, потрясающее или мучительное, что ребенок воспринимает в этот первый, роковой период своей жизни, - все причиняет ему душевную рану (“травму”), последствия которой он потом влачит в себе через всю жизнь то в виде нервного подергивания, то в виде истерических припадков, то в виде уродливой склонности, извращения или прямой болезни. И обратно, все то светлое, духовное и любовное, что детская душа получает в эту первую эпоху, приносит потом, в течение всей жизни, обильный плод.

При этом я имею в виду прежде всего так называемую “обезьянью” любовь родителей, т.е. слишком чувственную влюбленность их в ребенка, которого они то и дело; волнуют всевозможными и неумеренными физическими ласками, заигрываниями, щекоткой, возней, не постигая безрассудства и вредоносности всего этого; этим они, с одной стороны, вызывают в душе ребенка целый поток напрасного и неутолимого возбуждения и причиняют ему ненужные душевные “травмы”, с другой стороны - избаловывают и изнеживают его, подрывая его способность к выдержке и самообладанию.

Наряду с этим надо поставить и всевозможные неумеренные проявления взаимной любви родителей в присутствии детей. Супружеское ложе родителей должно быть прикрыто для детей целомудренной тайной, хранимой естественно и неподчеркнуто; пренебрежение этим вызывает в душах детей самые нежелательные последствия, о которых следовало бы написать целое научное исследование... Во всем и всегда есть некая правильная и драгоценная мера, которую люди должны блюсти, а в данном случае эта мера может быть предсказана только живым чувством такта и в особенности врожденным женщине естественным и мудрым целомудрием.

Помимо всего этого, должны быть особо упомянуты те разрушительные для семейной жизни взаимные “супружеские измены” со стороны родителей, которые дети подмечают с таким ужасом и переживают так болезненно; иногда такие события переживаются детьми как настоящие душевные катастрофы. Родители всегда должны помнить о том, что дети не просто “воспринимают” отца и мать или “подмечают” за ними, но что они в глубине души идеализируют их, мечтают о них и втайне жаждут видеть в них идеал совершенства. Конечно, с самого начала ясно, что каждому ребенку предстоит пережить в этом вопросе некоторое разочарование, ибо совершенных людей нет, совершенство принадлежит одному Богу. Но это неизбежное разочарование не должно приходить слишком рано, оно не должно быть слишком острым и глубоким, оно не должно обрушиваться на ребенка в виде катастрофы. Тот час, когда ребенок утрачивает уважение к отцу или матери, - хотя бы никто не заметил этого крушения, хотя бы и сам ребенок пережил его в молчаливом разочаровании или даже отчаянии, - этот час обозначает собою духовную катастрофу семьи; и редкой семье удается оправиться впоследствии от этой катастрофы.

Однако эта способность владеть собою, которая дается человеку тем труднее, чем страстнее и разностороннее его душа, не должна превращать внутреннюю жизнь в какое-то подобие тюрьмы или каторги. Поистине настоящая дисциплина и организация имеются лишь там, где, образно выражаясь, последняя капля пота, вызванная дисциплинирующим и организующим усилием и напряжением, стерта с чела или, еще лучше - где усилие было легко и напряжение совсем не вызвало ее. Дисциплина не должна становиться высшей или самодовлеющей целью: она не должна развиваться в ущерб свободе и искренности в семейной жизни; она должна быть духовным умением или даже искусством и не должна превращаться в тягостный догмат или в душевное каменение; она не должна парализовывать любовь и духовное общение в семейной жизни(19). Словом, чем незаметнее прививается детям дисциплина и чем менее она при соблюдении ее бросается в глаза, тем удачнее протекает воспитание. И если это достигнуто, то дисциплина удалась и задача разрешена. И, может быть, для ее удачного разрешения лучше всего положить в основу самообладания свободный совестный акт.

Однажды Кант высказал о воспитании простое, но верное слово: “Воспитание есть величайшая и труднейшая проблема, которая может быть поставлена человеку”. И вот эта проблема, действительно, раз навсегда поставлена огромному большинству людей. Разрешение этой проблемы, от которой всегда зависит будущность человечества, начинается в лоне семьи, и заменить семью в этом деле ничто не может: ибо только в семье природа дарует необходимую для воспитания любовь, и притом с такою щедростью, как нигде более. Никакие “детские сады”, “детские дома”, “приюты” и тому подобные фальшивые замены семьи никогда не дадут ребенку необходимого: ибо главной силой воспитания является то взаимное чувство личной незаменимости, которое связывает родителей с ребенком и ребенка с родителями связью единственной в своем роде - таинственной связью кровной любви. В семье и только в семье ребенок чувствует себя единственным и незаменимым, выстраданным и неотрывным, кровью от крови и костью от кости - существом, возникшим в сокровенной совместности двух других существ и обязанным им своей жизнью, личностью, раз навсегда приятною и милою во всем ее телесном - душевном - духовном своеобразии. Это не может быть ничем заменено; и как бы трогательно ни воспитывался иной приемыш, он всегда будет вздыхать про себя о своем кровном отце и о своей кровной матери...

Еще единый гимн -
Внемлите мне, пенаты! вам пою
Ответный гимн. Советники Зевеса...






Дабы стеречь ваш огнь уединенный,br> Беседуя один с самим собою.



Они любить, лелеять научают

И нас они науке первой учат:


Вас, божества домашние.

Во втором отрывке Пушкин выражает эту мысль с еще большею точностью и страстностью.Все то, что мы доселе установили о духовно-здоровой семье, как бы предрешает вопрос об основных задачах воспитания.

Можно было бы просто сказать, что все воспитание ребенка или, во всяком случае, его основная задача состоит в том, чтобы ребенок получил доступ ко всем сферам духовного опыта; чтобы его духовное око открылось на все значительное и священное в жизни; чтобы его сердце, столь нежное и восприимчивое, научилось отзываться на всякое явление Божественного в мире и в людях. Надо как бы повести или сводить душу ребенка во все “места”, где можно найти и пережить нечто божественное; постепенно все должно стать ей доступным - и природа во всей ее красоте, в ее величии и таинственной внутренней целесообразности, и та чудесная глубина, и та благородная радость, которую дает нам истинное искусство, и неподдельное сочувствие всему страдающему, и действенная любовь к ближнему, и блаженная сила совестного акта, и мужество национального героя, и творческая жизнь национального гения, с его одинокой борьбой и жертвенной ответственностью, и, главное: непосредственное молитвенное обращение к Богу, который и слышит, и любит, и помогает. Надо, чтобы ребенок получил доступ всюду, где Дух Божий дышит, зовет и раскрывается - как в самом человеке, так и в окружающем его мире...

Душа ребенка должна научиться воспринимать сквозь весь земной шум и сквозь всю неиссякающую пошлость повседневной жизни священные следы и таинственные уроки Всевышнего, воспринимать их и следовать им, чтобы, внемля им, всю жизнь “обновляться духом ума своего” (Ефес. 4, 23). Подобно тому, как однажды выразил это Лафатер. “Внимай тихому гласу, вещающего в тебе Господа”... Чтобы ребенок, вырастая и входя в пору зрелости, привык искать и находить во всем некий высший смысл; чтобы мир не лежал перед ним плоской, двумерной и скудной пустыней; чтобы он мог сказать миру вещей словами поэта:

Кругом обставшие меня
Всегда безмолвные предметы,
Лучами тайного огня
Вы осиянны и согреты...

И мог закончить свою жизнь словами глубокомысленного созерцателя Баратынского:

Велик Господь! Он милосерд, но прав,
Нет на земле ничтожного мгновенья...

Духовно живой человек всегда внемлет Духу - и в событиях дня, и в невиданной грозе, и в мучительном недуге, и в крушении народа. И, вняв, отзывается не пассивно созерцательным пиетизмом, но и сердцем, и волею, и делом.

Итак, самое важное в воспитании - это духовно пробудить ребенка и указать ему перед лицом грядущих трудностей, а может быть, уже подстерегающих его опасностей и искушений жизни - источник силы и утешения в его собственной душе. Надо воспитать в его душе будущего победителя, который умел бы внутренне уважать самого себя и утверждать свое духовное достоинство и свою свободу - духовную личность, перед которой были бы бессильны все соблазны и искушения современного сатанизма.

Как бы странно и сомнительно ни прозвучало это указание для педагогически неискушенного человека, но по существу оно остается непоколебимым: самое большое значение имеют первые пять-шесть лет детской жизни; а в следующее за ним десятилетие (с шестого по шестнадцатый год жизни) многое, слишком многое, завершается в человеке чуть ли не на всю жизнь. В первые годы детской жизни душа ребенка так нежна, так впечатлительна и беспомощна... Он как бы плывет в потоке наивной, непосредственной доверчивости и некоего как бы предмирного “всесмешения”: “свет и тьма”, “твердь и вода” еще не отделены друг от друга; и свод, имеющий потом отделить дневное сознание от нашей бессознательной сферы, еще не создался в процессе вытеснения . Этот свод, который будет потом всю жизнь обуздывать кипение страстей и замыкать томление аффектов, подчиняя их творческой жизненной целесообразности, находится еще в стадии возникновения. В этот период жизни - впечатлениям открыта последняя глубина души; она вся всему доступна и не защищена никакой защитной броней; все может стать или уже становится ее судьбой, все может повредить ребенку или, как говорит народ, испортить ребенка. И действительно, все вредное, дурное, злобное, потрясающее или мучительное, что ребенок воспринимает в этот первый, роковой период своей жизни, - все причиняет ему душевную рану (“травму”), последствия которой он потом влачит в себе через всю жизнь то в виде нервного подергивания, то в виде истерических припадков, то в виде уродливой склонности, извращения или прямой болезни. И обратно, все то светлое, духовное и любовное, что детская душа получает в эту первую эпоху, приносит потом, в течение всей жизни, обильный плод.

В эти годы ребенка надо беречь, не терзать его никакими страхами и наказаниями, не будить в нем преждевременно элементарные и дурные инстинкты. Однако упускать эти годы в смысле духовного воспитания было бы столь же недопустимо и непростительно. Надо сделать так, чтобы в душу ребенка проникало как можно больше лучей любви, радости и Божией благодати. Здесь надо не баловать ребенка, не потакать его капризам, не изнеживать его и не топить его в физических ласках, но заботиться о том, чтобы ему нравилось, чтобы его умиляло и радовало все то, что есть в жизни божественного, - от солнечного луча до нежной мелодии, от жалости, сжимающей сердце, до прелестной бабочки, от первой, лепетом сказанной молитвы до героической сказки и легенды... Родители могут быть твердо уверены: здесь ничто не пропадет, ничто не канет бесследно; все даст плоды, все принесет хвалу и совершение. Но пусть никогда ребенок не будет для родителей игрушкой и забавой; пусть он будет для них нежным цветком, который нуждается в солнце, но который так легко может быть незаметно надломлен. Именно в эти первые годы детства, когда ребенок считается “несмышленышем”, родители должны помнить при всяком обхождении с ним, что дело не в их родительских восторгах, наслаждениях и забавах, а в состоянии детской души, абсолютно впечатлительной и (именно вследствие “несмыслия” своего) абсолютно беспомощной...

Итак, до пяти-шести лет, т.е. до самого “вытесняющего” перелома в детской душе, ребенка нужно душевно беречь, как нежный цветок, с тем, чтобы затем постепенно изменить весь тон воспитания: ибо после периода душевной теплицы должен наступить период душевного закала; ребенок должен приучаться внутренне к самообладанию и к высоким требованиям; и этот процесс дастся ему тем легче, чем меньше “травм” он вынесет из первого периода. В нежнейшую эпоху своей жизни ребенок должен привыкнуть к семье - к любви, а не к ненависти и зависти; к спокойному мужеству и самодисциплине, а не к страху, унижениям, доносам и предательству. Ибо воистину - мир можно пересоздать, перевоспитать из детской, но в детской же можно его и погубить.

Духовная атмосфера здоровой семьи призвана привить ребенку потребность в чистой любви, склонить к мужественной искренности и способность к спокойной и достойной дисциплине.

Чистота любви, о которой здесь идет речь, имеет в виду эротическую сторону жизни.

Вряд ли есть что-нибудь более вредное для жизни и для всей судьбы ребенка, как слишком раннее эротическое пробуждение его души, в особенности, если это пробуждение происходит в той форме, что ребенок начинает воспринимать жизнь пола как что-то низменное и грязное, как предмет тайных мечтаний и постыдных забав, или еще - если это пробуждение вызывается неосторожностями или прямыми грубостями со стороны нянек, воспитателей или родителей...

Вредность преждевременного эротического пробуждения состоит в том, что на юную душу возлагается непосильная задача, которую она не может ни разрешить, ни изжить, ни достойно понести или устранить. Тогда ребенок оказывается без вины виноватым и безысходно обремененным; начинается бесплодная и нечистая работа воображения, сопровождающаяся судорожными попытками вытеснить весь этот непосильный заряд и в то же время - болезненными напряжениями нервной системы. Начинаются внутренние конфликты и страдания, с которыми ребенок не может справиться; ему приходится отвечать за невольные настроения и поступки; и ответственность эта превышает его душевные силы; в последней родовой глубине инстинкта начинается болезненное смятение, о котором ребенок не может даже совсем высказаться, - и весь организм души и тела оказывается выведенным из равновесия. Большинство так называемых “дефективных” детей проходит этот страдальческий путь без всякой вины и очень редко встречает со стороны взрослых чуткое понимание и помощь...

Нередко бывает и хуже, именно, когда кто-нибудь из “товарищей” или взрослых, испорченных дурным опытом, начинает “просвещать” (т.е. портить) ребенка в вопросах половой жизни. Там, где для чистой и целомудренной души, собственно говоря, нет ничего “грязного” (“ибо всякое творение Божие хорошо”. Тимофею. I. 4. 4), несмотря на все человеческие несовершенства, заблуждения и болезни, - потому что “грязное”, чисто воспринятое, есть уже не “грязное”, а больное или трагическое - там, в душе такого несчастного ребенка, искажается жизнь воображения и развращается жизнь чувства, причем это искажение и развращение может излиться и в настоящее неисцелимое душевное уродство. Душевное восприятие такого ребенка становится пошлым или полуслепым - он как бы не видит чистого в жизни, а видит во всем двусмысленное и грязное; с этой точки зрения он начинает воспринимать всю человеческую любовь, и притом не только ее чувственную сторону, но и духовную. Чистое осмеивается; интимное и нежное забрасывается уличной грязью; здоровый половой инстинкт начинает тянуть к извращениям; все священное в любви, в браке и в семье оказывается вывернутым, оскверненным и утраченным. Там, где уместно благоговейное молчание, шепот или молитва, водворяется атмосфера двусмысленных улыбок и плоского подмигивания. Душевное целомудрие гибнет; воцаряется бесстыдство и бесцеремонность; все священные удержи и запреты души колеблятся; ребенок оказывается душевно растленным и как бы проституированным. Человек переживает целое духовное опустошение: в его “любви” отмирает все священное и поэтическое, чем живет и строится человеческая культура; начинается разложение семьи. Можно было бы прямо сказать, что в процессе современного разложения семьи и связанной с ним большевизации нравов - вреднейшее и разрушительное значение принадлежит непристойному анекдоту, внесенному в детскую. Порнография есть одно из величайших зол в деле воспитания; и чем скорее родители, воспитатели и духовники объединятся между собою для того, чтобы повести против нее решительную и неутомимую борьбу, полную осторожного такта и психологического искусства, тем лучше будет для всего человечества.

Еще одна серьезная опасность грозит эротически чистой любви ребенка - от неосторожных или грубых родительских проявлений.

При этом я имею в виду прежде всего так называемую “обезьянью” любовь родителей, т.е. слишком чувственную влюбленность их в ребенка, которого они то и дело; волнуют всевозможными и неумеренными физическими ласками, заигрываниями, щекоткой, возней, не постигая безрассудства и вредоносности всего этого; этим они, с одной стороны, вызывают в душе ребенка целый поток напрасного и неутолимого возбуждения и причиняют ему ненужные душевные “травмы”, с другой стороны - избаловывают и изнеживают его, подрывая его способность к выдержке и самообладанию .

Наряду с этим надо поставить и всевозможные неумеренные проявления взаимной любви родителей в присутствии детей. Супружеское ложе родителей должно быть прикрыто для детей целомудренной тайной, хранимой естественно и неподчеркнуто; пренебрежение этим вызывает в душах детей самые нежелательные последствия , о которых следовало бы написать целое научное исследование... Во всем и всегда есть некая правильная и драгоценная мера, которую люди должны блюсти, а в данном случае эта мера может быть предсказана только живым чувством такта и в особенности врожденным женщине естественным и мудрым целомудрием.

Помимо всего этого, должны быть особо упомянуты те разрушительные для семейной жизни взаимные “супружеские измены” со стороны родителей, которые дети подмечают с таким ужасом и переживают так болезненно; иногда такие события переживаются детьми как настоящие душевные катастрофы. Родители всегда должны помнить о том, что дети не просто “воспринимают” отца и мать или “подмечают” за ними, но что они в глубине души идеализируют их, мечтают о них и втайне жаждут видеть в них идеал совершенства . Конечно, с самого начала ясно, что каждому ребенку предстоит пережить в этом вопросе некоторое разочарование, ибо совершенных людей нет, совершенство принадлежит одному Богу. Но это неизбежное разочарование не должно приходить слишком рано, оно не должно быть слишком острым и глубоким, оно не должно обрушиваться на ребенка в виде катастрофы. Тот час, когда ребенок утрачивает уважение к отцу или матери, - хотя бы никто не заметил этого крушения, хотя бы и сам ребенок пережил его в молчаливом разочаровании или даже отчаянии, - этот час обозначает собою духовную катастрофу семьи; и редкой семье удается оправиться впоследствии от этой катастрофы.

Словом, счастливый ребенок наслаждается в счастливой семье эротически чистой атмосферой. Для этого родителям необходимо искусство духовно-целомудренной любви.

Второй особенностью здоровой семьи является атмосфера искренности.

Родители и воспитатели не должны лгать детям ни в каких важных, значительных обстоятельствах жизни. Всякую ложь, всякий обман, всякую симуляцию или диссимуляцию ребенок подмечает с чрезвычайной остротой и быстротой: и, подметив, впадает в смущение, соблазн и подозрительность. Если ребенку нельзя сообщить что-нибудь, то всегда лучше честно и прямо отказать ему в ответ или провести определенную границу в осведомлении, чем выдумывать вздор и потом запутываться в нем или чем лгать и обманывать, и потом быть изобличенным детской проницательностью. И не следует говорить так: “это тебе рано знать” или “этого ты все равно не поймешь”; такие ответы только раздражают в душе ребенка любопытство и самолюбие. Лучше отвечать так: “я не имею права сказать тебе это; каждый человек обязан хранить известные секреты, а допытываться о чужих секретах неделикатно и нескромно”. Этим не нарушается прямота и искренность и дается конкретный урок долга, дисциплины и деликатности...

Родителям и воспитателям совершенно необходимо понять, чтo переживает ребенок, встречая с их стороны ложь или обман. Ребенок прежде всего теряет непосредственное доверие к родителям; он наталкивается на стену неправды в них, и чем холоднее, изворотливее, циничнее преподносится ему эта неправда, тем ядовитее она оказывается для детской души. Поколебавшись в доверии, ребенок становится подозрителен и ждет новой лжи и обмана; он колеблется и в своем уважении к родителям. В силу естественной подражательности он начинает отвечать им тем же, постепенно замыкается от них и приучается сам лгать и обманывать. Это переносится и на других людей; у ребенка появляется склонность к хитрости и неверности вообще. В нем исчезает ясность и прозрачность души; он начинает жить сначала мелкими, а потом и крупными самообманами. Кризис доверия вызывает (рано или поздно) и кризис веры, ибо вера требует душевной цельности и искренности. Итак, все основы духовного характера приходят у ребенка в состояние кризиса или оказываются просто подорванными. В душе водворяется та атмосфера лукавства, притворства и малодушия, к которой человек постепенно привыкает настолько, что перестает замечать ее, а из этой атмосферы и вырастают потом все большие интриги и предательства.

Никогда из лживой, пролганной семьи не выйдет искренний, верный и мужественный человек; разве только в порядке отвращения к своей семье и духовного преодоления ее наследия. Ибо ложь растлевает человека незаметно, незаметно проникая из невинных пустяков в глубину священных обстояний; и удержать ее действие на поверхности житейских пустяков могут только люди с уже сложившимся духовным характером, люди, уже утвердившиеся в Боге. И если в современном мире все кишит открытой ложью, обманом, неверностью, интригой, предательством и изменой своей родине, то это несчастье имеет свои корни в двух явлениях: во всеобщем религиозном кризисе и в атмосфере семейной лживости. Из семьи, где все построено на фальши и трусости, где сердце утратило искренность и мужество, в общество и в мир вступают только фальшивые люди. Но там, где в семье царит и ведет дух прямоты и искренности, там дети оказываются предрасположенными к честности и верности. Лживость в детской ядовита тем, что она приучает человека к нечестности наедине с собою и к подлости с другими.

Есть особое искусство правдивости и искренности, которое нередко требует от человека больших совестных напряжений внутри и большого такта в обхождении с людьми и, сверх того, всегда - мужества. Это искусство дается нелегко, но в здоровых и счастливых семьях оно процветает всегда.

Наконец, особенностью здоровой и счастливой семьи является спокойная, достойная дисциплина.

Такая дисциплина не может возникнуть из атмосферы родительского террора, от кого бы он ни исходил - от отца или от матери. Такая система террора, поддерживаемая криками и угрозами, моральным гнетом или телесными наказаниями, вызывает у здорового ребенка чувство возмущения, легко переходящее в отвращение, ненависть и презрение. Ребенок чувствует себя унижаемым и не может не возмущаться; эта система изливает на него поток оскорблений, и он не может не противостать им. Эти унижения и оскорбления он может, что называется, “проглатывать” и сносить молча; но его бессознательное никогда не изживет этих травм и не простит их родителям. Там, где семейная власть осуществляется угрозами и страхом, там на каждом шагу ощущается враждебная напряженность; там воцаряется система “защитного обмана” и лукавства; там оба поколения остаются, быть может, еще в состоянии пространственного рядом-жительства, но семья как живое, органическое единство, держащееся силою взаимной любви и доверия, оказывается разрушенной. Дети, униженные угрозами, наказаниями и вечным страхом, защищаются всеми средствами и постепенно приучаются, иногда сами того не замечая, к внутренней вседозволенности. И если эта атмосфера вседозволенности устанавливается в их отношении к родителям, то что же можно будет ждать от них в их отношении к другим, посторонним людям? Восстание против родителей перевертывает в человеческом сердце все нормальные основы общежития - чувство ранга, идею свободно признанного авторитета, начала лояльности, верности, дисциплины, чувство долга и правосознание; и семейный террор оказывается одним из главных источников общественной деморализации и политической революционности. Семья становится школой вечного, несытого бунтарства; и проявления его могут стать фатальными в жизни народа и государства.

Настоящая, подлинная дисциплина есть по существу своему не что иное, как внутреннее самообладание, присущее самому дисциплинированному человеку. Она не есть ни душевный “механизм”, ни так называемый “условный рефлекс”. Она присуща человеку изнутри, душевно, органически; так что если в ней есть элемент “механизма” или “механичности”, то дисциплина все-таки органически предписывается человеком самому себе. Поэтому настоящая дисциплина есть прежде всего проявление внутренней свободы, т.е. духовного самообладания и самоуправления. Она принимается и поддерживается добровольно и сознательно. Труднейшая часть воспитания и состоит в том, чтобы укрепить в ребенке волю, способную к автономному самообладанию. Способность эту надо понимать не только в том смысле, чтобы душа умела сдерживать и понуждать себя, но и в том смысле, чтобы это было ей нетрудно. Разнузданному человеку всякий запрет труден; дисциплинированному человеку всякая дисциплина легка: ибо, владея собой, он может уложить себя в любую, благую и осмысленную форму. И тогда владеющий собою способен повелевать и другими. Вот почему русская пословица говорит: “превысокое владетельство - собою владеть”...

Однако эта способность владеть собою, которая дается человеку тем труднее, чем страстнее и разностороннее его душа, не должна превращать внутреннюю жизнь в какое-то подобие тюрьмы или каторги. Поистине настоящая дисциплина и организация имеются лишь там, где, образно выражаясь, последняя капля пота, вызванная дисциплинирующим и организующим усилием и напряжением, стерта с чела или, еще лучше - где усилие было легко и напряжение совсем не вызвало ее. Дисциплина не должна становиться высшей или самодовлеющей целью: она не должна развиваться в ущерб свободе и искренности в семейной жизни; она должна быть духовным умением или даже искусством и не должна превращаться в тягостный догмат или в душевное каменение; она не должна парализовывать любовь и духовное общение в семейной жизни . Словом, чем незаметнее прививается детям дисциплина и чем менее она при соблюдении ее бросается в глаза, тем удачнее протекает воспитание. И если это достигнуто, то дисциплина удалась и задача разрешена. И, может быть, для ее удачного разрешения лучше всего положить в основу самообладания свободный совестный акт.

Итак, есть особое искусство повеления и запрета, оно дается не легко. Но в здоровых и счастливых семьях оно цветет всегда.

Однажды Кант высказал о воспитании простое, но верное слово: “Воспитание есть величайшая и труднейшая проблема, которая может быть поставлена человеку”. И вот эта проблема, действительно, раз навсегда поставлена огромному большинству людей. Разрешение этой проблемы, от которой всегда зависит будущность человечества, начинается в лоне семьи, и заменить семью в этом деле ничто не может: ибо только в семье природа дарует необходимую для воспитания любовь, и притом с такою щедростью, как нигде более. Никакие “детские сады”, “детские дома”, “приюты” и тому подобные фальшивые замены семьи никогда не дадут ребенку необходимого: ибо главной силой воспитания является то взаимное чувство личной незаменимости, которое связывает родителей с ребенком и ребенка с родителями связью единственной в своем роде - таинственной связью кровной любви. В семье и только в семье ребенок чувствует себя единственным и незаменимым, выстраданным и неотрывным, кровью от крови и костью от кости - существом, возникшим в сокровенной совместности двух других существ и обязанным им своей жизнью, личностью, раз навсегда приятною и милою во всем ее телесном - душевном - духовном своеобразии . Это не может быть ничем заменено; и как бы трогательно ни воспитывался иной приемыш, он всегда будет вздыхать про себя о своем кровном отце и о своей кровной матери...

Именно семья дарит человеку два священных первообраза, которые он носит в себе всю жизнь и в живом отношении к которым растет его душа и крепнет его дух: первообраз чистой матери, несущей любовь, милость и защиту, и первообраз благого отца, дарующего питание, справедливость и разумение. Горе человеку, у которого в душе нет места для этих зиждительных и ведущих первообразов, этих живых символов и в то же время творческих источников духовной любви и духовной веры! Ибо поддонные силы его души, не пробужденные и не взлелеянные этими благими, ангелоподобными образами, могут остаться в пожизненной скованности и мертвости.

Суровой и мрачной стала бы судьба человечества, если бы однажды в душах людей до конца иссякли эти священные источники. Тогда жизнь превратилась бы в пустыню, деяния людей стали бы злодеяниями, а культура погибла бы в океане нового варварства.

Эту таинственную связь человека со священными силами, или “прообразами”, которые открываются ему в недрах его семьи и рода, с дивною силою почуял и выговорил Пушкин: один раз, в язычески-мифологической форме, именуя эти прообразы “пенатами”, или “домашними божествами”; другой раз - в обращении к тому, что знаменует жилище семьи и священный прах предков.

Еще единый гимн -
Внемлите мне, пенаты! вам пою
Ответный гимн. Советники Зевеса...
. . . . . . . . . . . . . . .
Примите гимн, таинственные силы!..
. . . . . . . . . . . . . . .
Так, я любил вас долго! Вас зову
В свидетели, с каким святым волненьем
Оставил я людское стадо наше,
Дабы стеречь ваш огнь уединенный,
Беседуя один с самим собою.
Часы неизъяснимых наслаждений!
Они дают нам знать сердечну глубь,
В могуществе и в немощах сердечных
Они любить, лелеять научают
Не смертные, таинственные чувства,
И нас они науке первой учат:
Чтить самого себя. О, нет, вовек
Не преставал молить благоговейно
Вас, божества домашние.

Так, из духа семьи и рода, из духовного и религиозно осмысленного приятия своих родителей и предков родится и утверждается в человеке чувство собственного духовного достоинства, эта первая основа внутренней свободы, духовного характера и здоровой гражданственности. Напротив, презрение к прошлому, к своим предкам и, следовательно, к истории своего народа, порождает в человеке безродную, безотечественную, рабскую психологию. А это означает, что семья есть первооснова родины.

Во втором отрывке Пушкин выражает эту мысль с еще большею точностью и страстностью.

Два чувства дивно близки нам
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека,-
Залог величия его.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Без них наш тесный мир - пустыня,
Душа - алтарь без божества.

Так, семья есть первичное лоно человеческой духовности, а потому и всей духовной культуры, и прежде всего - родины.

1 Живую картину такого духовного паломничества дает И. С. Шмелев в своем замечательном произведении “Богомолье”.

2 Разумею этот термин в том смысле, который придан ему основополагающими открытиями и формулами создателя современной психопатологии Зигмунда Фрейда.

3 Особенно вредною является дурная манера многих родителей брать ребенка к себе в кровать. По последствиям своим эта манера, может быть, еще вреднее жестоких телесных наказаний вроде порки.

4 Особенно в крестьянском и вообще простонародном быту, где теснота помещения снимает все покровы целомудрия и подрывает в душах детей естественный пиетет к родителям. Наука однажды откроет здесь душевный источник, из которого выросло самое постыдное человеческое ругательство, известное у многих народов.

5 Это настроение глубоко и тонко изображено в “Подростке” и “Неточке Незвановой” Достоевского.

6 Этими крайностями нередко грешит английское воспитание, покоящееся на волевом подавлении эмоций.

7 Срав. русскую поговорку: “Дитя хоть гнило, а отцу-матери мило